Жанр «театральной» повести Андрея Горвата определяется автором как «трагікамедыя ў дзвюх частках з антрактам». Как трактовать трагическое и комическое в этом тексте, каковы взаимоотношения между персонажем и автором и что скрыто за картонными декорациями повседневной жизни человека – давайте разберемся.

И здесь есть в чем разбираться: текст расслаивается на несколько «измерений», которые перекрывают друг друга и сходятся в ключевых точках. Или – в точке, где «я» и «автор» (от третьего лица) стянуты в узел и присутствуют одновременно. Автор текста (с заглавной буквы) и Персонаж (тоже с заглавной) – как двуликий Янус.

Текст играет с читателем. Автор может выказывать дань уважения булгаковскому тексту, вводя намек на достаточно известную сцену из процитированного в эпиграфе классического произведения. Автор может сравнивать себя с персонажем Андрея Федоренко. Автор может уничтожить текст – и сразу же пересобрать его заново в «сценическом» варианте, повторяя, переплетая, переставляя отдельные элементы. Как и на сцене, когда во время легкого затемнения двигаются, поднимаются и поворачиваются декорации, приобретая новые формы, необходимые для развития пьесы.

Автор и сам становится Персонажем. И тогда, кажется, он исчезает, проваливаясь в «шматслойнасць існавання» – то заменяя актера на сцене, то путая себя с персонажем, который «исчез».

И это проникновение реальностей (персонажа-Автора и персонажа-Персонажа) друг в друга, это постмодернистская фрагментация текста (даже, скорее,текстов, потому что у нас есть драматург, приехавший для постановки своей пьесы, а также условный «сценарий» и линия персонажа) дает удивительный эффект. Текст, словно луч света, рассеивающийся в призме на отдельные цвета, все же существует как единое целое. И – как единое целое – убедительно и эмоционально рассказывает об одной из самых загадочных сфер человеческой психики – творчестве.

Литературное творчество как театр. Как внутреннее (для себя) актерство, игра, когда вторичная реальность сливается с первичной, настолько, что они становятся неразличимы. Примеряя не только личину, но и слова персонажа, его чувства. Его жизнь.
Je vis. Tu vis. Nous vivre.

Такой внутренний спектакль формирует поистине фантасмагорическую атмосферу вокруг Автора. В этой линии трагикомедии, которая со временем набирает обороты, все возможно. И события, действия и «…людзі – кіно. Ці тэатр». Как тут не потерять равновесие: «Я падаю, падаю, падаю. І адчуваю пах мокрай травы і гнілых яблыкаў...»

Жизнь – как театр. Или театр – как жизнь? Проникновение различных слоев реальности друг в друга, «слои бытия» и постмодернистская игра с текстами в результате дают эффект «ненадежного рассказчика». Мы не можем с уверенностью сказать, что из сказанного на самом деле реально – и, в общем и целом, какой из персонажей является главным героем, Автор или Персонаж. Мы не уверены до конца во многом. Например, существует ли для Автора абсолютно реальная для Персонажа «картонная фигурка Оля», у которой «работа и кошка». «Усяго адно слова магло спрасціць нашыя стасункі, але гэтае слова не было напісана» демиургом-сценаристом, и потому отношения Оли и Персонажа, как тот кот Шрёдингера, существуют и не существуют одновременно. Как и она сама, как и многое другое в художественной реальности, которая разворачивается перед читателем. И если различие между «фантазией и жизнью» для Автора еще достаточно важно в начале рассказа, то финал («не конец» в терминологии автора) разрушает эту шаткую границу и ставит вопрос перед Автором и читателем:

– Кто я, кто я, кто я, кто я?

Вопрос, касающийся как жизни в театре, так и «театральности» человеческой жизни в целом. Роли, которые мы играем. Реквизит и декорации наших отношений, когда «акцёры часта паўтараюць тыя ж рэплікі». Рутина: «спынішся – засмокча балота, і ўсё». Череда будней как всеголишь подготовка к чему-то важному, чему-то единственно важному. Премьере. «Гэта не жыццё, а спектакль… Як іначай? Усе так жывуць, і ніхто не скардзіцца. Трэба цярпець».

Вопросы поисков самости, вопросы «масковости» и двуличности возвращают нас к главному локусу произведения, настоящему центру художественной Вселенной – Театру, где, как во вселенском Яйце, вызревает долгожданная Премьера. Здесь в белом освещении лифта является, «нібы добры айцец з белага воблака», будто deus ex machine, художественный руководитель Купаловского – «высокі рэжысёр Пінігін». Здесь Света Аникей становится теткой Дуней – «адзін слой, другі, трэці, пяты». Но где все-таки настоящее? И почему Миша Зуй разговаривает как Миша, а не как Персонаж, пока не открывает портал в Прудок? И почему в Венеции Марио всегда слишком много солнечного света, а руки Фелиции натружены стиркой?

Пожалуйста, выключите свои мобильные телефоны. Осталось пять минут до начала спектакля.

«Калі ніякага Сержа няма? Калі я проста ўсё прыдумаў? Можа, я і ёсць Серж».

А может, ты и есть Автор, читатель?

«Я буду жыць пад гэтым небам секунду і буду любіць».

Ведь не любить то, что живет внутри тебя, теряется и снова находится, прорастает сквозь слои, глыбы и пласты, – невозможно.