В его книгах господствовала романтика, в реальной жизни – бунт
Принято считать, что мечты Грина были оторваны от жизни, причудливой и ничего не значащей игрой ума, что он был авантюрным писателем. Но это далеко не так. Об изнанке жизни, о ее неприглядном порой исподнем Грин знал не понаслышке с самого детства.
Александр Степанович Гриневский родился 23 августа 1880 года в Вятской губернии. Позже атмосферу провинциальной Вятки Грин охарактеризует как «болото предрассудков, лжи, ханжества и фальши». Дома воспитание мальчика было непоследовательным – его то баловали, то строго наказывали, то бросали без присмотра.
Девятилетнего Александра отдали в подготовительный класс местного реального училища, где его соученики впервые дали Александру прозвище «Грин».
В отчете училища отмечалось, что поведение Гриневского было хуже всех остальных, и в случае не исправления он может быть исключен. Александр смог закончить подготовительный класс и поступить в первый класс, но во втором, написав оскорбительное стихотворение об учителях, был исключен. По ходатайству отца его перевели в другое училище.
«По всем предметам, за исключением закона божьего, преподавание вел один учитель, переходя с одними и теми же учениками из класса в класс. В шестом классе (всего было четыре класса, только первые два делились каждый на два отделения) среди учеников были «бородачи», «старики», упорно путешествовавшие по училищу сроком на два года на каждый класс. Там происходили бои, на которые мы, маленькие, взирали с трепетом, как на битву богов. «Бородачи» дрались рыча, скакали по партам, как кентавры, нанося друг другу сокрушительные удары. Драка вообще была обычным явлением. В реальном драка существовала как исключение и преследовалась очень строго, а здесь на все смотрели сквозь пальцы. Дрался и я несколько раз; в большинстве случаев били, конечно, и меня».
По окончании четырехклассного Вятского городского училища 16-летний Александр уехал в Одессу, решив стать моряком. Отец дал ему 25 рублей и адрес своего одесского друга. Некоторое время «шестнадцатилетний безусый тщедушный узкоплечий отрок в соломенной шляпе» (так иронически описал тогдашнего себя Грин в «Автобиографии») бродяжничал в безуспешных поисках работы и голодал. Друг отца накормил его и устроил матросом на пароход «Платон», осуществлявший каботажные перевозки. Один раз Грину удалось даже побывать за границей, в Александрии.
Однако Грин испытывал отвращение к матросскому труду, и вскоре оставил корабль. В 1897 году он отправился назад в Вятку, провел там год и снова уехал, на этот раз в Баку. Был рыбаком, чернорабочим, работал в железнодорожных мастерских. Летом вернулся к отцу, затем снова ушел в странствия. Был лесорубом, золотоискателем на Урале, шахтером на железном руднике, театральным переписчиком. В марте 1902 года Грин прервал череду странствий и стал (то ли под давлением отца, то ли устав от голодных мытарств) солдатом в 213-м Оровайском резервном пехотном батальоне, расквартированном в Пензе. Нравы воинской службы существенно усилили революционные настроения Грина. Спустя шесть месяцев, из которых три с половиной провел в карцере, он дезертировал, был пойман в Камышине, снова бежал. В армии Грин познакомился с эсеровскими пропагандистами, которые оценили молодого бунтаря и помогли ему скрыться в Симбирске.
С этого момента Грин, получив партийную кличку «Долговязый», искренне отдает все силы борьбе с ненавистным ему общественным строем, хотя участвовать в исполнении террористических актов отказался наотрез, ограничившись пропагандой среди рабочих и солдат.
Впоследствии он не любил рассказывать о своей эсеровской деятельности, но сами эсеры ценили его яркие выступления. Вот отрывок из воспоминаний члена ЦК партии Н.Я. Быховского:
«Долговязый» оказался неоценимым подпольным работником. Будучи сам когда-то матросом и совершив однажды дальнее плавание, он великолепно умел подходить к матросам. Он превосходно знал быт и психологию матросской массы и умел говорить с ней ее языком. В работе среди матросов Черноморской эскадры он использовал все это с большим успехом и сразу же приобрел здесь значительную популярность. Для матросов он был ведь совсем свой человек, а это исключительно важно. В этом отношении конкурировать с ним никто из нас не мог».
Грин вспоминал позже, что Быховский как-то ему сказал: «Из тебя вышел бы писатель». Вероятно, Грин и сам уже задумывался над этим.
В 1903 году Грин был в очередной раз арестован в Севастополе за «речи противоправительственного содержания» и распространение революционных идей, «которые вели к подрыванию основ самодержавия и ниспровержению основ существующего строя». За попытку побега был переведен в тюрьму строгого режима, где провел больше года. В документах полиции характеризуется как «натура замкнутая, озлобленная, способная на все, даже рискуя жизнью».
В январе 1904 года министр внутренних дел В.К. Плеве, незадолго до эсеровского покушения на него, получил от военного министра А.Н. Куропаткина донесение о том, что в Севастополе задержан «весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским».
Следствие тянулось больше года (ноябрь 1903 – февраль 1905) из-за двух попыток побега Грина и полного его запирательства. Судил Грина севастопольский военно-морской суд, прокурор требовал 20 лет каторги. Адвокат А.С. Зарудный сумел снизить меру наказания до 10 лет ссылки в Сибирь. В октябре 1905 года Грина освободили по общей амнистии, но уже в январе 1906 года снова арестовали в Петербурге. В тюрьме, за отсутствием знакомых и родственников, его навещала (под видом невесты) Вера Павловна Абрамова, дочь богатого чиновника, сочувствовавшая революционным идеалам. В 1906 году в Петербурге Грин снова был арестован и выслан на четыре года в Туринск Тобольской губернии. В Туринске он пробыл всего 3 дня: в книге «Лучшие путешествия по Среднему Уралу» приводится забавная история, как он, напоив исправника и полицейских, которые не устояли перед дармовой водкой, совершает побег. Бежал в Вятку, раздобыл чужой паспорт, по которому уехал в Москву. Здесь рождается его первый политически ангажированный рассказ «Заслуга рядового Пантелеева», подписанный А.С.Г. Тираж был конфискован в типографии и сожжен. С помощью отца в Вятке Грин раздобыл чужой паспорт на имя Мальгинова, по которому уехал в Петербург.
1906–1908 годы стали переломными в жизни Грина. Прежде всего, он стал писателем. Псевдоним А.С. Грин впервые появится под рассказом в 1907 году.
В 1908 году у Грина вышел первый сборник рассказов «Шапка-невидимка» с подзаголовком «Рассказы о революционерах». Другим событием стал окончательный разрыв с эсерами. Существующий строй Грин ненавидел по-прежнему, но начал формировать свой, позитивный, идеал, и этот идеал был совсем не похож на эсеровский. Третьим важным событием стала женитьба – его мнимая «тюремная невеста» 24-летняя Вера Абрамова стала женой Грина. Нок и Гелли из рассказа «Сто верст по реке» – это они.
В 1910 году вышел второй его сборник. В первые годы он печатал по 25 рассказов ежегодно. Как с оригинальным и талантливым российским литератором с ним знакомятся Алексей Толстой, Леонид Андреев, Валерий Брюсов, Михаил Кузмин и другие крупные литераторы. Особенно сблизился он с А.И. Куприным. Впервые в жизни Грин стал обладателем больших денег, которые у него, впрочем, не задерживались, быстро исчезая после кутежей и карточных игр.
Летом 1910 года полиция, наконец, обнаружила, что писатель Грин – это беглый ссыльный Гриневский. Он был арестован в третий раз и осенью 1911 года сослан в Пинегу Архангельской губернии. Вера поехала с ним, им разрешили официально обвенчаться. Срок его ссылки был сокращен до двух лет, и в мае 1912 года Гриневские вернулись в Петербург. Вскоре последовали и другие произведения романтического направления, в них окончательно формируются черты вымышленной страны, которая литературоведом К. Зелинским метко будет названа «Гринландия».
Осенью 1913 года Вера решила разойтись с мужем. В своих воспоминаниях она жалуется на непредсказуемость и неуправляемость Грина, его постоянные кутежи, взаимное непонимание. Грин сделал несколько попыток примирения, но без успеха. На своем сборнике 1915 года, подаренном Вере, Грин написал: «Единственному моему другу», с портретом Веры он не расставался до конца жизни. Почти одновременно Грина постигла еще одна утрата: в Вятке умер отец.
Работал Грин в этот период чрезвычайно продуктивно. О том, как он провел «богемные» предвоенные годы, сам он вспоминал: «Меня прозывали «мустангом», так я был заряжен жаждой жизни, полон огня, образов, сюжетов. Писал с размаху, и всего себя не изживал. Я дорвался до жизни, накопив алчность к ней в голодной, бродяжьей, сжатой юности, тюрьме. Жадно хватал и поглощал ее. Не мог насытиться. Тратил и жег себя со всех концов. Я все прощал себе, я еще не находил себя». Из-за ставшего известным полиции «непозволительного отзыва о царствующем монархе» Грин с конца 1916 года был вынужден скрываться в Финляндии, но, узнав о Февральской революции, вернулся в Петроград.
Свой путь во взбунтовавшийся Петроград Грин описал в автобиографическом рассказе «Пешком в революцию», опубликованном в 1917 году в альманахе «Революция в Петрограде». В нем главный герой рассказа, узнав, что в Петрограде началась «резня», то есть революция, торопился в мятежный город, где, по слухам «самого ошарашивающего свойства», были взорваны все мосты, горели Коломенская часть, Исаакиевский собор и Петропавловская крепость, повсюду были баррикады и каждому давали в руки ружье.
Однако вскоре действительность разочаровала писателя. После Октябрьской революции в «Новом Сатириконе» один за другим появляются заметки и фельетоны Грина, осуждающие жестокость и бесчинства.
Он говорил: «В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием». Весной 1918 года журнал вместе со всеми другими оппозиционными изданиями был запрещен. Грина арестовали в четвертый раз и чуть не расстреляли.
«Он не принял советскую жизнь… еще яростнее, чем жизнь дореволюционную: он не выступал на собраниях, не присоединялся ни к каким литературным группировкам, не подписывал коллективных писем, платформ и обращений в ЦК партии, рукописи свои и письма писал по дореволюционной орфографии, а дни считал по старому календарю… этот фантазер и выдумщик – говоря словами писателя из недалекого будущего – жил не по лжи».
Летом 1919 года Грина призвали в Красную Армию связистом, но вскоре он заболел сыпным тифом и почти на месяц попал в Боткинские бараки. Максим Горький прислал тяжелобольному Грину мед, кофе и хлеб.
Н. Вержбицкий в книге-воспоминании «Светлая душа» пишет: «Устроившись на балконе у крестьянина-дачевладельца, он спал на войлоке, брошенном на сундук. А днем, свернув войлок в трубку, на этом же сундуке писал и ел, сидя на низенькой скамеечке. Я взял с Александра Степановича слово, что он каждый день будет приходить пить чай и обедать к моей жене, жившей неподалеку. (Сам я в это время приезжал в Борвиху только по воскресеньям.) Спустя неделю узнал, что Грин ни разу не приходил. Пошел к нему. Поругал. А он только улыбнулся своей доброй и немного растерянной улыбкой и сказал:
– Да ведь вам самим нечего есть! Разве я не знаю?.. А меня здорово выручают грибы!
Как же они его выручали? Грин собирал их, чистил, тут же в лесу разводил костер и поджаривал грибы на угольках, нанизывая их, как шашлык, на тонкую палочку.
Хлебных карточек у него не было. Да и хлеба в то время выдавали по сто граммов в день».
«Я боюсь голода, – признавался герой гриновской новеллы «Фанданго»,– ненавижу его и боюсь. Он – искажение человека. Это трагическое, но и пошлейшее чувство не щадит самых нежных корней души. Настоящую мысль голод подменяет фальшивой мыслью, – ее образ тот же, только с другим качеством».
После выздоровления Грину при содействии Горького удалось получить академический паек и жилье – комнату в «Доме искусств» на Невском проспекте, 15, где Грин жил рядом с Гумилевым, Мандельштамом, Кавериным.
Соседи вспоминали, что Грин жил отшельником, почти ни с кем не общался, но именно здесь он написал самое знаменитое, трогательно-поэтическое произведение – феерию «Алые паруса» (опубликована в 1923 году).
«Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде в зимних сумерках сурового 1920 года, и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутом в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», – вспоминал Вс. Рождественский.
В то же время Грин был человеком, всегда умевшим найти выход из сложных ситуаций. Тот же Вержбицкий пишет: «Весной 1918 года произошел один совершенно необыкновенный случай… Я тогда сотрудничал в московской «Газете для всех». Грин жил у меня на Якиманке. В одной квартире со мной снимала комнату молодая женщина Анна Берзинь – пышная, жизнерадостная латышка, жена молодого чекиста, тоже латыша. Однажды утром Грин отправился в редакцию. Спустя полчаса я услышал его голос по телефону. Грин тревожно сообщил мне, что он арестован, сидит в кабинете, у дверей – часовой. Оказалось, что латыш вырезал на третьей полосе газеты напечатанный там талон, дававший право участвовать в какой-то лотерее, а на оборотной стороне талона оказалась лишь голова напечатанной картинки на оборотной стороне – голова латышского стрелка. В этом латыши увидели зловещий намек. Грин посоветовал мне держаться совершенно спокойного тона, на том основании, что латыши – народ очень самолюбивый и решительный. А, кроме того, они не обязаны знать секреты типографской техники: «Ты забыл о том, что твоя соседка товарищ Анна – латышка, что ее улыбка напоминает утреннюю зарю и что она, наконец, очень с тобой дружна... Нет такой силы на свете, которая устояла бы перед обворожительной женской улыбкой!», – Закончив свою речь такой элегантной фразой, Александр Степанович вступил с латышами в переговоры, и через несколько минут мы уже мчались на Якиманку. Товарищ Анна была не одна – как раз в это время дома находился ее муж. Оба они дружески поговорили со стрелками, угостили их чаем, объяснили, что вся история с «отрезанной головой» – чистейшее недоразумение и что в редакции работают люди, которые не способны строить козни против советских воинов. Стрелки уехали вполне удовлетворенные, шутили, извинялись за беспокойство и крепко пожимали нам руки.
Когда волнение улеглось, Грин сказал мне, поглаживая усы:
– Я, видишь ли, по природе очень рассеян и неловок. Но жизнь научила меня некоторой находчивости. А, кроме того, мне кажется, что в трудных случаях самое важное – найти такой выход, который больше действует не на логику и не на здравый смысл, а на то, что у каждого человека бьется где-то там в левой части грудной клетки...».
С началом НЭПа появились частные издательства, и ему удалось опубликовать новый сборник «Белый огонь». В начале 1920-х годов Грин приступает к своему первому роману, который назовет «Блистающий мир».
Главный герой этого сложного символистского произведения – летающий сверхчеловек Друд, убеждающий людей выбрать вместо ценностей «мира сего» высшие ценности Блистающего мира. В 1924 году роман был напечатан в Ленинграде.
На гонорары Грин устроил пир, съездил с Ниной в любимый Крым и купил квартиру в Ленинграде, затем продал эту квартиру и переехал в Феодосию. Чтобы спасти Грина от пьяных петроградских кутежей, Нина притворилась больной. Изредка ездили в Коктебель к Максимилиану Волошину.
В 1927 году частный издатель Л.В. Вольфсон начал издавать 15-томное собрание сочинений Грина, но вышли только 8 томов, после чего Вольфсона арестовало ГПУ. НЭПу приходил конец. Попытки Грина настоять на выполнении контракта с издательством приводили только к огромным судебным издержкам и разорению. У Грина снова стали повторяться запои. Гриневские переехали в город Старый Крым, где жизнь была дешевле.
С 1930 года советская цензура запретила переиздания Грина и ввела ограничение на новые книги: по одной в год. От безденежья Грин и Нина отчаянно голодали и часто болели.
Роман «Недотрога», начатый Грином в это время, так и не был закончен, хотя некоторые критики считают его лучшим в его творчестве. Грин мысленно продумал до конца весь сюжет и сказал Нине: «Некоторые сцены так хороши, что, вспоминая их, я сам улыбаюсь».
Летом Грин съездил в Москву, но ни одно издательство не проявило интереса к его новому роману. По возвращении Грин устало сказал Нине: «Амба нам. Печатать больше не будут». На просьбу о пенсии от Союза писателей ответа не последовало. Еще одну просьбу о помощи Грин направил Горькому; неизвестно, дошла ли она по назначению, но ответа тоже не было. В мае 1932 года после новых ходатайств неожиданно пришел перевод на 250 руб. от Союза писателей, посланный почему-то на имя «вдовы писателя Грина Надежды Грин», хотя Грин был еще жив.
В романе «Блистающий мир» содержится обширная и яркая сцена, которую впоследствии по требованию советской цензуры вырезали: Руна заходит в деревенскую церковь, становится на колени перед нарисованной «святой девушкой из Назарета», рядом с которой «задумчивые глаза маленького Христа смотрели на далекую судьбу мира». Руна просит Бога укрепить ее веру, и в ответ видит, как на картине появляется Друд и присоединяется к Христу и Мадонне. Эта сцена и многочисленные обращения Друда в романе показывают, что идеалы Грина были близки к христианским, которые он рассматривал как путь в Блистающий мир, «где тихо и ослепительно».
Нина Николаевна вспоминала, что в Крыму они часто посещали церковь, и что любимым праздником Грина была Пасха.
В письме Вере незадолго до смерти (1930) Грин пояснил: «Мы с Ниной верим, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя. Нам даны только знаки участия Высшей Воли в жизни». Грин отказался дать интервью журналу «Безбожник», сказав прямо: «Я верю в Бога».
Умер Грин 8 июля 1932 года в Старом Крыму. За два дня до смерти попросил пригласить священника и исповедался. Похоронен там же на городском кладбище, Нина выбрала место, откуда видно море. На могиле Грина установлен памятник «Бегущая по волнам».
А. Смоленцев в книге «Логика судьбы» пишет: «Ярчайший пример умения Грина виртуозно работать в символическом пространстве – «Алые Паруса». При этом, сам текст существует как значимая величина на первом читательском уровне, то есть, даже если не принимать во внимание всего его символизма, тест самоценен, самостоятелен и читается как феерия, романтическая история и т. д. Именно поэтому после его ухода из реальной жизни стараниями его коллег, друзей и ценителей творчества в советской стране образовался некий культ его героев и его «блистающего мира».
Русские писатели XX века ограничились в основном тремя стилистическими направлениями – реализмом, модернизмом и авангардом. Уникальным явлением в русской литературе стало возрождение романтизма в его первоначальном виде. И это произошло благодаря Александру Грину.
Статья опубликована в рамках проекта на средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 05.04.2016 № 68-рп и на основании конкурса, проведенного «Союзом пенсионеров России».
Автор публикации: Олег Павлов.
Источник: Столетие.ру
