В «Редакции Елены Шубиной» (АСТ) вышел первый «русский портрет» Джорджа Оруэлла – «Неприступная душа». О связях британского прозаика с Россией, его личных социалистических устремлениях, знаменитой антиутопии «1984» и сложностях биографии как жанра «Культура» побеседовала с автором книги, писателем, литературоведом Вячеславом Недошивиным.
культура: Открыв едва ли не первую страницу Вашей книги, читаем «любая биография – жанр невозможный». А дальше почти восемьсот страниц об Оруэлле. Значит, все-таки возможный?
Недошивин: Хороший вопрос, хотя и трудный. Дело в том, что все, что говорят об этом писателе, по своей глубинной сути – неправда. Парадокс, но это так. И это касается едва ли не всех его биографий. На Западе их издано около десятка, но верить можно только трем авторам: Ричарду Рису, Джорджу Вудкоку и Бернарду Крику. Только они знали живого Оруэлла. Но и то как сказать... Простой пример: мы все изучали в школе «Войну и мир» Толстого. И многие, перечитывая его роман позже, признаются: они не знали «такого» Толстого. Отчего, казалось бы? Текст стал другим? Да нет же, иными стали мы. Меняется не только отношение читателей к фактографии, к высказываниям героев и деталям их жизни, но и их само значение. Так же обстоят дела и с биографиями. Забытый на полвека Хлебников, оболганный Бабель, возрожденная из пепла «белогвардейка» Цветаева.
Я не первый раз пытаюсь рассказывать о писателях и поэтах. Пробовал, как умел, нарисовать «портреты» Блока, Мандельштама, Цветаевой в «Прогулках по Серебряному веку» и «Адресах любви». Ненавижу, когда авторы жизнеописаний пишут: «Ахматова подумала» или «Гумилев решил». Да откуда вы знаете, что она «подумала» или он «решил»? Ведь память человека несовершенна, и говорили они, скорее всего, не так, как запомнили мемуаристы. А ведь эти «их фразы» попадут потом в научные работы, учебники и, в конце концов, в канонические летописи. Та же история произошла и с британским прозаиком (он, кстати, в объединенном рейтинге ста книг всех «времен и народов» стоит на втором месте, сразу же за «Войной и миром»). Есть некая неправда в восприятии Оруэлла. Конечно, нельзя вжиться в героя, залезть в его черепную коробку. Может, потому Оруэлл и повторял многократно на закате жизни, что не хотел бы, чтобы о нем писали. Может, потому, опасаясь, что умрет от туберкулеза раньше, чем закончит роман «1984», просил Ричарда Риса уничтожить почти готовую рукопись. Он был очень закрытым человеком, и даже в дневниках, которых набралось под 400 страниц (они у нас не переведены), вы не встретите ни слова о смерти его первой жены, ни о его душевных муках, ни личных волнений.
культура: Отсюда, видимо, и название «Неприступная душа»? 
Недошивин: Он поразил меня своей неприступностью. Все отпущенные ему 46 лет он был сначала бойцом и воином и лишь затем – писателем.
По его же признанию, он говорил людям то, чего они ни не хотят слышать. Выпускник аристократического Итона, он смолоду боролся с «хозяевами жизни»: наглыми, самодовольными, уверенными в себе, презирающими свысока всех тех, кто «не умеет жить». Это и насквозь лживые политики, и «денежные мешки», и хитроумные интеллектуалы, и конъюнктурные художники и писатели, чующие «где деньги лежат». Оруэлл, худой, болезненный, долговязый и неуклюжий человек с тонкими усиками над верхней губой и запавшими, как в пещеры, острыми глазами, обладал способностью и смелостью противостоять всему миру, сохранять целостность и оригинальность взглядов. Знаете, например, как его звали?
культура: Святой Джордж?
Недошивин: «Собака с костью наблюдений...» Смешно, да? А еще: «политический вуайерист», «изгой-любитель», «солдат неудачи», «игрок духа». В СССР клеймили куда как круче: «пасквилянт», «грязный клеветник», «лазутчик реакции», «литературный проходимец» «фашист» и даже «враг человечества»... Но один из биографов признал: Оруэлл – это «лакмусовая бумага этики». А все тот же Ричард Рис сказал, он – «человек с беспокойной совестью». И добавил: «Подобно железной стружке, притягиваемой магнитом, ум Оруэлла всегда ориентировался на ту простую истину, что в мире царит несправедливость и что большинство попыток перестроить мир отдает лицемерием и неискренностью». Да, он брал в руки, если надо, посох нищего в Лондоне и уходил «под мосты» и в ночлежки, тряпку последнего судомоя в Париже, кайло шахтера, винтовку добровольца в испанской гражданской войне, где получил дыру в шее от фашистской пули, лопату строителя укреплений, когда Гитлер планировал наземное наступление на Британию. Все пробовал на вкус, на цвет, на зуб – на смысл. И только потом тянулся к перу, чтобы описать все это. Его творчество детонировало не от умопомрачительных лав стори, забавных интриг или исповедей разочарованных – оно взрывалось от рабства, дышащего угаром, попранной свободы и не слышных миру стенаний узников тюрем. Ради этого он в оглушительном, считайте, одиночестве очищал «идею социализма», равно как мифологический Геракл чистил скотный двор царя Авгия. И ради этого последний роман его стал первым грозным предупреждением в защите будущего человека от всех современных и грядущих на земле тираний.
культура: Удивительно, что социалиста, человека левых взглядов у нас одно время воспринимали как защитника западных ценностей, противопоставляющего буржуазную мораль тоталитаризму.
Недошивин: Так получилось, что мы полвека читали только сказку «Скотный двор» и роман «1984», не ведая о его предыдущих вещах. Читали и... «примеряли» на себя. Он действительно беспощадно разоблачал тоталитарные режимы, беря за основу извращенный социализм и фашизм в Германии. Но он всю жизнь был и умер социалистом. «Я, – говорил, – за демократический социализм, как я сам его понимаю». Разве мы знали, например, что он еще в 16 лет назвал Ленина в числе десяти великих людей мира, что в начале Второй мировой печатно звал «очистительную социалистическую революцию» на чопорную Англию и что за ним с двадцатилетнего возраста, как за «опасным коммунякой», следили местные спецслужбы. Он был невыгоден всем «правителям» мира, потому что говорил о них правду, потому что главным словом в его «словаре» – так высчитали специалисты – оказалась «порядочность». А про книгу «1984» он за пару месяцев до смерти успел сказать: «Мой роман не является нападками на социализм или Лейбористскую партию Великобритании (которой я являюсь сторонником), но нечто подобное может произойти. То, что действие происходит в Англии, лишь подчеркивает, что англоговорящая раса не является лучше любой другой и что тоталитаризм, если против него не воевать, может победить в любом месте...»
культура: Вы пишете, что таких людей, как Оруэлл, не встречают в жизни – на таких натыкаются с разбега. Как на стену...
Недошивин: Налетают, набивая синяки и шишки, и лишь потом начинают думать – что же это было? Камень из пращи древности, юродивый, тревожно размахивающий руками у стен неведомого храма, или вообще комета, невесть откуда прилетевшая, чтобы опалить человечество. В этой связи интересно его противопоставление «интеллигентов» и «интеллектуалов». Последних, людей «хитрого, изворотливого ума», Оруэлл почти ненавидел. Вся надежда его (кстати, и в романе «1984») была на «простых людей», которые видят мир таким, каков он есть. Он и сам, несмотря на благородный род, из которого вышел, был донельзя простым человеком. Любил работать руками, сажал цветы, делал кое-какую мебелишку для дома и вытачивал на маленьком токарном станке игрушки для приемного сына, собирал пивные кружки. Даже курил не отличные английские сигареты, а примитивные самокрутки, но зато с крепким турецким табаком. Он хотел иметь «право быть непохожим» на свой круг. Он ненавидел интеллектуальные «тусовки», торговлю лицом на писательских собраниях и встречах с читателями. Интеллектуал, как говорил Оруэлл, страшится не цензуры или морального осуждения общества, он, пуще огня, боится осуждения своей группы, своего лагеря, своих единомышленников. Редкие, считанные люди имеют смелость и мужество говорить то, что думают, независимо от «мейнстримовых» взглядов своей референтной группы. Оруэлл и умел, и смел. Больше скажу, когда чаша весов склонялась к большинству, он не боялся переходить в лагерь «побежденных», ибо, как и правозащитница Симона Вейль, считал, что «первой беглянкой из лагерей любых победителей является Справедливость». Иначе вас ждет новый вариант фашизма – либеральный.
культура: Читала где-то, что из 137 предсказаний Оруэлла в романе «1984», больше ста уже сбылись.
Недошивин: Этот «подсчет» сделали в журнале Futurist накануне реального 1984 года – свыше тридцати лет назад. Тогда мир облегченно выдохнул, что главные «ужасы» его романа, к счастью, не осуществились. Сейчас дела, на мой взгляд, обстоят хуже. Мы же видим, что ныне «в моде» реальное переписывание истории, что, благодаря интернету и телекамерам многократно усилилась слежка за людьми, что «коллективный олигархизм», которого реально страшился Оруэлл, – объединение мегакорпораций, – стали повседневностью, и что «двоемыслие» (если хотите, «двойные стандарты»), «новояз» (сплошные «вау» у молодежи и «клиповое сознание») – превратились в норму. Оруэлл опасался, что «истина» будет исчезать, потому что просто перестанет интересовать кого-либо. Разве мы это не наблюдаем? Поразительно, но когда грянул скандал со Сноуденом о «прослушке» на Западе всех и вся, продажи романа «1984» выросли в англоязычных странах на 600 процентов. Словно люди и впрямь потянулись к книге моего героя уже не за диагнозами, а за рецептами от наступающих бед.
культура: А разве у Оруэлла есть «рецепты»?
Недошивин: Да в том-то и дело, что нет. Не считать же за идеал его смутную, неясную веру в мудрость «простого человека», той, например, «широкозадой бабы» во дворе дома Уинстона Смита, главного героя романа «1984», которая, несмотря на кошмарную жизнь при фашизме, вечно развешивает выстиранное белье и при этом еще и поет... Оруэлл ведь и сам написал как-то: «Политические предсказания, как правило, ошибочны... И часто их выдает дата...» Дата! Так вот в годовщину 110-летия писателя, в 2013 году, британская Guardian провела опрос: «Прав ли был Джордж Оруэлл в своих предсказаниях?» Уму непостижимо, но 89 процентов опрошенных британцев ответили «Да». И ни одного, заметьте, ответа, что это сбылось в России. Мы наблюдаем, говорили опрошенные, «огромные объемы государственной слежки за ни в чем не повинными людьми», «криминализацию высказывания и даже мышления», «все большую поляризацию экономики (увеличение разрыва между богатыми и бедными)». А главное – «отсутствие реальной демократии и свертывание гражданских свобод... Это свидетельствует, – писала газета, – об универсальном характере тоталитаризма и... однозначно говорят об опасности ультраправых тенденций именно у нас...» Это не мои слова...
культура: Так в чем же, если двумя словами, гениальность Оруэлла? 
Недошивин: Отвечу почти притчей, я привожу ее в книге. Пишут, что однажды к Анатолю Франсу пришел один британский литературовед и спросил: есть ли точные признаки, по которым мы можем определить великую книгу. – «А какие признаки вам кажутся обязательными?» – спросил его Франс. – «Владение композицией, чистый язык, мастерское построение сюжета, умение строить выразительные и разнообразные характеры», – начал перечислять литературовед. – «Сделаем тут остановку, – прервал его писатель. – Владение композицией?.. Едва ли кто-нибудь станет отрицать, что Рабле великий писатель. Между тем его романы о Гаргантюа и Пантагрюэле рыхлы, неуклюжи и чудовищно тяжеловесны... Очевидно, этот критерий отпадает. Чистота языка?.. Язык Шекспира не осмелится назвать чистым и ясным даже самый пламенный его адепт. Неблагозвучная, плюющая на все правила хорошего литературного тона речь обладает невероятной мощью, она-то и делает Шекспира гением... Богатство характеров? Вроде бы бесспорно. Только нам придется выбросить... самого Байрона. И в поэмах, и в трагедиях он живописует один и тот же характер – свой собственный. Какие еще взять критерии?..» – «Не надо, – уныло оборвал его англичанин. – Значит, вообще не существует признака, по которому можно было бы определить великого писателя?» – «Есть, – спокойно ответил Анатоль Франс, – любовь к людям...» Вот этот критерий, приложимый, кстати, ко всем искусствам, и делает Оруэлла и его книги – великими. «Быть раздавленным жизнью... за свою любовь к другим людям...» – он успел сказать это. Он любил людей. Нищего художника «под мостами», девушку, чистящую палкой на морозе сточную канаву, незнакомого ему солдата-итальянца, решившего умереть за испанскую свободу. А спасение от мира он видел в Человеке Духа, в несломленной, неприступной для лжи душе.
Автор публикации: Дарья Ефремова.
Источник: Культура
