19 июля 1908 года владелец торгового дома Лазарь Зелигович Фишман из города Пружаны Гродненской губернии прислал к юбилею Толстого сто кос для яснополянских крестьян. Почти все были розданы, а две остались в доме Льва Николаевича.

Эта коса никогда не была использована для работы: она даже не отбита. Хотя писатель действительно занимался косьбой в 1870–80-е годы, и описание покоса из «Анны Карениной» в красках передает страсть графа к этому занятию. Но тех именно кос, которыми он работал, скорее всего, не сохранилось, поскольку инструмент продолжал использоваться в хозяйстве долго после того, как писатель уже перестал ходить на покос.

Дарители графа, не нуждающегося в вещах, деньгах и предметах искусства, знали, что лучшим подарком ему было сделать что-то для его людей. Толстой понимал их нужды, и в этом случае косы были очень хорошим подношением. В ответном письме Фишману из Ясной Поляны Лев Николаевич писал: «Благодарю вас, Лазарь Зелигович, за ваш подарок. Мне было очень приятно раздать их крестьянам».

Эта коса, по всей видимости, была сохранена Софьей Андреевной Толстой как память и описана ею среди прочих вещей после смерти мужа.

Толстовка

Распространен миф, что Толстой ходил в крестьянской одежде, да еще босым (благодаря, в частности, художнику Илье Репину, изобразившему писателя босиком на портрете 1901 года, что, кстати, вызвало негативную реакцию Толстого). На самом деле, если бы он действительно хотел носить крестьянскую одежду, то надевал бы косоворотку из грубого холста – но нет, ему шили на заказ одежду из дорогой тонкой шерсти или шелка (а на этой к тому же пришиты очень дорогие в то время перламутровые пуговицы). Если эти блузы напоминают чем-то крестьянские, то только тем, что просты и свободны по форме и не стесняют движений. Например, художники носили что-то подобное.

Такие блузы появились в гардеробе писателя с середины 1870-х годов и позднее получили название «толстовки», потому что их стали носить последователи писателя – толстовцы. Выкройки как таковой не было, шились они на глазок крестьянками или самой Софьей Андреевной. Иногда их заказывали у портных.

Закладка-окурок

Окурок папиросы был использован в качестве закладки к французскому изданию 1839 года персидских сказок «Тысяча и один день» в переводе Пети де ла Круа. Кому пришла в голову мысль заложить книгу окурком, сейчас уже точно нельзя сказать.

Исследователи замечают своеобразную бессистемность собранной Толстым библиотеки, то есть он не собирал что-то специально ради коллекции, а выписывал то, чем интересовался в данный момент. Помимо этого, в Ясную Поляну присылали большое количество книг, многие из них так и остались не разрезаны.

Вместе с тем библиотека насчитывает более 23 тысяч печатных единиц, что сравнимо с лучшими европейскими частными библиотеками (например, в библиотеке Гёте – 25 тысяч томов). Это книги на 39 языках мира, 13 из которых в разной степени Лев Николаевич знал сам. Библиотека начала складываться еще при деде Льва Николаевича – Николае Сергеевиче Волконском; самое старое издание – шеститомник Филона Александрийского – относится к 1613 году. Затем ее продолжил собирать отец писателя Николай Ильич Толстой, у которого было правило не покупать новых книг, пока не прочтет прежних. Когда Софья Андреевна приехала в усадьбу, она нашла здесь около 600 томов, то есть все остальное уже было собрано Львом Николаевичем и членами его семьи.

Интересно, что многие книги испещрены пометками – карандашом, загнутыми углами, отчеркиванием ногтем. Работая с книгами, писатель делал часто ему одному понятные надписи двойным карандашом: с одной стороны синим, с другой – красным; переводил на полях. Все, что найдено в книгах, тщательнейшим образом сохранено: от маргиналий до яблочных семечек.

Вечное перо Swan Pen

Так называемое вечное перо («вечное», потому что его можно заправлять чернилами), эбонитовое, подарил Льву Николаевичу друг и последователь Владимир Чертков. Спустя какое-то время Толстой потерял его и очень сокрушался, и тогда Чертков прислал ему еще три подобных пера. Одним из них было подписано последнее завещание, согласно которому Лев Николаевич отказывался от гонораров за свои последние произведения, – втайне от Софьи Андреевны. В тот день на нем была блуза с кармашком, к которому с помощью специального держателя было прикреплено перо.

Семейный рецепт пирога

Пирог Анке
1 фунт муки, ½ фунта масла, ¼ фунта толченого сахару, 3 желтка, 1 рюмка воды. Масло чтоб было прямо с погреба, похолоднее. К нему начинка: ¼ фунта масла растереть, 2 яйца тереть с маслом; толченого сахару ½ фунта, цедру с 2 лимонов растереть на терке и сок с 3 лимонов. Кипятить до тех пор, пока будет густо, как мед.

Пирог получил название «анковского» по имени домашнего врача тещи Толстого – Николая Богдановича Анке. Сначала она, а потом и сама Софья Андреевна пользовались этим рецептом по случаю всех важных мероприятий в Ясной Поляне. Со временем анковский пирог стал символом семейной традиционности и богатой помещичьей жизни со всеми ее составляющими.

Скорее всего, сама жена писателя не пекла: в семье были повар, кухарка и кондитер. К плите она вставала только в случае форс-мажорных обстоятельств, когда «повар заболевал или напивался». Кулинария ее интересовала скорее как необходимость сбалансированного питания для семьи, чем как искусство.

Вообще же, теме еды в воспоминаниях Толстых уделялось не очень много внимания. Сам Лев Николаевич в последние годы жизни ел главным образом овсяную кашу с пшеничным хлебом, щи, картофельный суп, гречку, пил компоты и квас, в общем – простую деревенскую пищу. Но для гостей заказывали специальные обеды. Например, в один из приездов Ивана Тургенева в меню был манный суп с укропцем, пирог с рисом и курицей, гречневая каша. На праздники, конечно, тоже готовили что-то особенное. Дети вспоминают праздничный пломпудинг, рецепт которого привезла гувернантка Толстых – англичанка Ханна Терсей: пудинг, который готовился шесть часов, обливали ромом, поджигали и торжественно выносили в залу. Еще один десерт, который любили дети, – это «вздохи Николая», пирожки с вареньем, которые повар Николай Румянцев, служивший когда-то у деда Толстого флейтистом, надувал с одной стороны, чтобы они не слипались.

Подушечка с укором

Подушечка – это подарок Марьи Николаевны Толстой, младшей сестры Льва Николаевича, монахини Шамординского монастыря, которую граф очень любил и к которой направился, когда осенью 1910 года ушел из дома. Она часто бывала в Ясной Поляне и подолгу гостила у Толстых. Однажды Лев Николаевич пошутил про монастырь, что там, мол, «700 дур монахинь, ничего не делающих», на что сестра ответила: «Мы за вас молимся, не все же мы дуры», и в следующий приезд подарила вышитую своими руками подушечку с надписью «Одна из 700 шамординских дур».

Кроме того, на подушечке вышиты многочисленные православные символы: крест – это скорби, болезни и другие тяготы земной жизни, посылаемые Богом; пальма – символ мученичества; ключи – от Царствия Небесного; якорь – надежда на помилование и получение Царствия Небесного; корона – царский венец, уготованный тому, чье сердце всецело принадлежит Богу; замок – тому, кто хранит уста от многословия; лира – тому, кто славословит Бога; бабочка – тот, кто живет не заботясь о завтрашнем дне; фонарь – светильник из притчи о десяти девах («Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взявши светильники свои, вышли навстречу жениху», Мф. 25:1); потир – церковная чаша, в которой выносятся Святые Дары во время Божественной литургии; петух – напоминание христианам об отречении апостола Петра и милости Божией, прощающей грехи раскаявшимся грешникам.

Толстой ценил юмор, очень любил подушечку и всегда клал ее подле себя. Однако, несмотря ни на что, сестра не могла изменить скептическое отношение писателя к православию.

Сапоги собственного производства

Лев Толстой считал ремесленный труд, равно как и труд на земле, спасительным для души. После своего «духовного перелома», в 1880-х годах, он начал учиться сапожному ремеслу, для того чтобы иметь возможность работать дома и использовать длинные зимние вечера.

Поначалу выходило неважно, например Софье Андреевне фасон казался «безобразным», но постепенно стало получаться все лучше и даже по отзывам современников оригинально. На одной из фотографий 1880-х годов Толстой сидит у террасы в сапогах, по-своему щегольских – и сшитых им самим. Вот что пишет об этом увлечении сын писателя Илья Львович в книге «Мои воспоминания»:

«Не знаю откуда, он разыскал себе сапожника, скромного чернобородого человека, типа положительных мастеровых, накупил инструментов, товару и в своей маленькой комнатке, рядом с кабинетом, устроил себе верстак. <…> В определенные часы приходил сапожник, учитель с учеником садились рядом на низеньких табуретках, и начиналась работа: всучивание щетинки, тачание, выколачивание задника, прибивание подошвы, набор каблука и т. д. Нетерпеливый по природе и страшно настойчивый, отец особенно упорно добивался достижения совершенства в некоторых технических трудностях ремесла. Я помню, как он радовался и гордился, когда наконец научился всучивать щетинку, приготовляя „конец“, и забивать в подошвы деревянные гвозди. Отец, всегда горячий в работе, брался за все непременно сам и ни за что не отставал, пока не добивался того, чтобы у него вышло все так же, как у учителя.
<…>
Научившись шить простые сапоги, отец начал уже фантазировать: шил ботинки и, наконец, брезентовые летние башмаки с кожаными наконечниками, в которых ходил сам целое лето».

В хамовническом доме Толстых хранятся сапоги, сшитые Толстым для его зятя Михаила Сергеевича Сухотина, и ботинки для Афанасия Афанасьевича Фета. Сухотин – муж старшей дочери писателя Татьяны, получив сапоги, сшитые Толстым специально для него, поставил их на полку рядом с двенадцатитомным собранием сочинений Толстого и прикрепил к ним ярлык «том 13-й». Узнав об этом, Толстой ответил, что «в таком случае это мое лучшее произведение».

Что касается пары ботинок, Фет сам заказал их Льву Николаевичу, чтобы поддержать в начинании, и по готовности выдал шесть рублей и расписку о получении, в которой писал, что «в доказательство полной целесообразности работы начал носить эти ботинки со следующего дня».

Стул-трость

Складной стул-трость – подарок одного из толстовцев, Петра Алексеевича Сергеенко. Можно ходить, опираясь на него, и в нужный момент воткнуть в землю и присесть.

У Льва Николаевича были и другие переносные стульчики, похожие на современные складные, но именно этот с необычным иностранным механизмом был для него удобнее всего. В последние годы Лев Николаевич часто использовал эту трость и, уходя в последний раз из Ясной Поляны в ночь на 28 октября 1910 года, взял ее с собой.

Гантели

Лев Николаевич был физически очень сильным и здоровым человеком. Чтобы представить, что это значит в действительности, достаточно такого примера: когда ему было за семьдесят, отдыхая в Крыму, он переболел одновременно тифом, воспалением легких и малярией, выздоровел и после этого прожил еще почти десять лет, тогда как только от одной из этих болезней люди того времени обычно умирали.

Он регулярно делал гимнастику, был прекрасным наездником (хотя считал это барством и хотел оставить верховые прогулки), уже в возрасте за шестьдесят освоил велосипед; в течение всей жизни катался на коньках. При этом он не любил врачей и его единственным самолечением была физкультура. Эти гантели всегда лежали в спальне.

Напротив, Софья Андреевна доверяла медицине, благодаря чему мы имеем сейчас прекрасную коллекцию старинных лекарств. Она не отказалась не только от лекарств, но и от мысли лечить Льва Николаевича ими, приглашать в усадьбу врачей.

Восковой валик

В январе 1908 года в Ясную Поляну пришел по почте подарок от американского изобретателя Томаса Эдисона – его фонограф. Фонографы тогда входили в моду, их активно покупали, и моделей было множество (несколькими годами ранее Юлий Блок записывал Толстого у себя дома). Фонограф Эдисона был одним из лучших и пока еще редких: он был снабжен двойной диафрагмой и работал и для записи, и для воспроизведения. Лев Николаевич сначала стеснялся говорить в фонограф, но потом записал несколько десятков часов на разных языках. В частности, он записывал звуковые письма.

Летом того же года было получено письмо от самого Эдисона:

«Милостивый государь, смею ли я просить вас дать нам один или два сеанса для фонографа на французском или английском языке, лучше всего на обоих. Желательно, чтобы вы прочли краткое обращение к народам всего мира, в котором была бы высказана какая-нибудь идея, двигающая человечество вперед в моральном и социальном отношении. Мои фонографы в настоящее время распространены во всех культурных странах, в одних Соединенных Штатах их насчитывается более миллиона. Вы имеете мировую известность, и я уверен, что ваши слова будут выслушаны с жадным вниманием миллионами людей, которые не смогут не подчиниться непосредственному действию сказанных вами самим слов, а благодаря такому посреднику, как фонограф, они сохранятся навеки.
Разумеется, эти сеансы должны быть обставлены с наивозможно меньшим для вас беспокойством. Весь сеанс отнимет не более одного часа. В случае вашего согласия, я пришлю к вам двух моих ассистентов с необходимыми приспособлениями в указанное вами время.
Примите уверение в моем глубоком уважении к вам и вашей деятельности.
Глубоко преданный вам Т. А. Эдисон».

Разрешение на приезд было дано сразу же, и писатель с волнением ожидал гостей, считая, что ему оказывается неподобающая честь. Врач семьи Душан Петрович Маковицкий рассказывает, как к Толстому приехали два англичанина со своим фонографом и три дня вели запись. Специально для этого случая Лев Николаевич подготовил «заметки для произнесения в фонограф» на русском, французском и английском языках. Маковицкий отмечал:

«По-русски и по-французски хорошо наговорил, по-английски (из „Царства Божия“) нехорошо вышло, запинался на двух словах. Завтра будет говорить снова».

Валики с записью голоса Толстого хранились в Эдисоновском центре в Нью-Джерси, и долгое время считалось, что они погибли во время большого пожара в хранилище. (Тогда, например, сгорела единственная звукозапись голоса Марка Твена.) Но оказалось, что один из них – с записью Толстого на английском языке «Гостиница. Притча для детей» – сохранился благодаря тому, что менеджер студии забрал его, чтобы послушать дома.

Картины в спальне

Софья Андреевна жила в угловой комнате яснополянского дома с 1897 года до своей смерти в 1919 году. Над кроватью она создала своеобразный иконостас из изображений людей, которых она любила, и видов их последних пристанищ. Тут висит фотопортрет Льва Николаевича, ее фотография с внуками, фотопортрет любимого сына Ванечки, умершего в семилетнем возрасте, сына Алеши, Андрея Львовича и живописные работы, в частности «Могила Льва Николаевича Толстого» 1911 года и «Могила Вани и Алеши» 1895 года (прах детей находился на Покровском кладбище близ села Никольское под Москвой, а потом был перенесен в деревню Кочаки, недалеко от Ясной Поляны, где находятся семейные захоронения Толстых).

Могилу мужа Софья Андреевна написала сама (она занималась живописью, и в доме много ее работ), а могилу детей изобразил передвижник и будущий основатель социалистического реализма Николай Касаткин.

Вообще, комната Софьи Андреевны единственная, которая сохранила свой облик по 1919 году – году ее смерти. Остальные комнаты были аккуратно описаны вместе со всеми вещами и показывались посетителям в том виде, который был при жизни Льва Николаевича на момент 1910 года.

Диван

Диван принадлежал еще отцу Льва Николаевича. На нем родились сам Лев Николаевич, его братья и сестра, 11 из 13 его собственных детей и две внучки. Диван упоминается в «Войне и мире» при описании родов княгини Лизы Болконской и в описании кабинета Константина Левина в «Анне Карениной».

Диван путешествовал за писателем по всему дому: в какой бы комнате ни находился кабинет Льва Николаевича, диван переносили за ним (в ящиках дивана Толстой хранил свои рукописи). Но когда Софье Андреевне приходило время рожать, диван переносили в ту комнату, где будут роды. Ритуал семьи Толстых в точности описан в «Войне и мире»:

«Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что-то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего-то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что-то торжественное и тихое».

Изначально диван был сафьяновый – из кожи козы, зеленого цвета, но уже в XX веке, когда обивка пришла в негодность, решено было обить диван дерматином – самым новым и модным на тот момент материалом, – тоже зеленым. Со временем дерматин потемнел.

Стол и стул

Стол, как и диван, принадлежал отцу писателя Николаю Ильичу Толстому. Когда Лев Николаевич находился в Ясной Поляне, он всегда работал именно за ним. И стол переезжал за писателем в его кабинеты, которые в разное время устраивались в четырех различных комнатах. Например, в пору работы над «Войной и миром» Толстой любил работать в парке, и стол выносили в парк.

В ящиках стола сейчас лежат (как и лежали при Льве Николаевиче) папки, карандаши, перья, канцелярские принадлежности, открытки с изображением Толстого (его часто просили прислать открытку с автографом, и на этот случай они всегда были под рукой). На столе в подставке стоят письма, которые пришли ко Льву Николаевичу, в том числе после смерти – нераспечатанные.

На столе писателя еще есть конверт с надписью «клочки». В нем хранились листы и части листов бумаги самого разного качества – от очень дорогой (обычно такую дарил редактор и издатель Толстого Чертков) до самой дешевой (все ранние произведения написаны на очень простой бумаге): Лев Николаевич все собирал и экономно использовал.

Стул, на котором работал Толстой, был на самом деле креслом дочери Татьяны, когда она была еще девочкой. Когда Таня подросла, писатель забрал ее кресло себе. Из-за близорукости он любил работать склонясь низко над столом, и сидел всегда на низких скамеечках, часто поджав под себя ногу.

Портрет крестьянина Сютаева

Портрет крестьянина – работа Татьяны Львовны Толстой 1881 года. Причем дочь Льва Николаевича писала портрет одновременно с Ильей Репиным (картина «Сектант» находится сейчас в Третьяковской галерее) в доме Толстых в Хамовниках. Толстой, узнав о крестьянине-философе, сын которого попал в тюрьму за отказ нести военную службу по религиозным убеждениям, поехал к нему в деревню, где тот устраивал свою новозаветную христианскую общину (сютаевцы не признавали церковь, ее таинств, икон, святых и постов, собственность и власть), и, по его словам, там нашел утешение. Позже Василий Сютаев посещал Толстого, когда семья жила в Хамовниках. Толстой любил разговаривать с ним (как и вообще с народными философами) и переписывался до конца его дней. Он упоминал его в своих письмах, сочинениях, в частности в трактате «Так что же нам делать?», – главным образом заповедь Сютаева «всё в тебе» (крестьянин произносил «в табе»).

Рояль Беккера

Рояль петербургской марки «Беккер» был привезен в Ясную Поляну после 1902 года по настоянию композитора, пианиста и педагога Александра Гольденвейзера, частого гостя усадьбы. Он сам же его и выбирал. Толстой был музыкален и даже еще до всех своих больших произведений сочинил, например, Вальс фа мажор. В доме постоянно устраивались музыкальные вечера с участием Гольденвейзера и Танеева; любимым же композитором писателя был Шопен.

Рояль этот и сейчас действует, и на нем играют во время летних яснополянских концертов.

Карандаш с фонариком

Несмотря на то что в целом Лев Николаевич был противником цивилизационного прогресса, он был любопытен и всегда пробовал технические новинки своего времени: фонограф, печатную машинку, фотоаппарат и вот этот карандаш с фонариком, подаренный Льву Николаевичу Софьей Александровной Стахович, близкой знакомой семьи Толстых, в 1909 году. Фонарик работает на батарейках, которые вовсю уже в то время производились.

Интересно, что, когда Лев Николаевич ушел перед смертью из дома, с ним был электрический фонарик. У Софьи Андреевны тоже был свой.

Селфи Толстого

В 1859 году Лев Толстой открыл школу для крестьянских детей в Ясной Поляне, а в 1860 году поехал в путешествие «по школам Европы», чтобы познакомиться с европейским педагогическим опытом и купить самые современные учебные наглядные пособия. Очевидно, тогда в Германии он и приобрел фотоаппарат – он использовался в школе, – и, видимо, именно с его помощью сделан этот снимок.

Писатель заинтересовался фотографией и в том числе снял автопортрет. Надпись «Сам себя снял» сделала уже спустя какое-то время Софья Андреевна.

Источник: Arzamas

Читайте также:

Виртуальный музей Льва Толстого

Информационные ресурсы

Услуги