Сегодня у всех поклонников сибирского панка праздник. Их кумиру Егору Летову исполнилось бы 57. Но сколько бы не выходило книг, разгадать феномен Летова невозможно. Самая неординарная, загадочная и противоречивая фигура в истории русского рока. Всю свою жизнь Летов посвятил поиску самого себя. Не удивительно, что ему часто приходилось заблуждаться, но тем не менее он сумел остаться верным своему делу и своим идеалам.
В этом году в издательстве Individuum вышла книга Максима Семеляка «Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования».
Музыкальный журналист Максим Семеляк вынашивал книгу долгие годы – изначально собирался работать над текстом вместе с самим Летовым. Получилось ни в коем случае не академическое исследование: скорее большой сборник почти исповедальных эссе. Считывается, что автор прожил с текстами песен и музыкой «Гражданской обороны» много лет, и они существенно на него повлияли. Семеляк пишет о Летове с нескрываемой теплотой, при этом не пытаясь сгладить острые углы, и объясняет читателям, в чем заключается феномен Егора Летова.
Почему вдруг теперь, 13 лет спустя, я взялся за эту историю? Мне приснился сон, в котором Летов со своими характерными задиристо-уклончивыми интонациями высказал мне примерно следующее: «Сколько можно копить и держать в себе? Ты уже старше меня самого, довольно ждать подсказок, все твои вопросы – они же и есть ответы, просто убери из них вопросительный знак, что тут вообще непонятного?»
Максим Семеляк – музыкальный журналист и один из множества людей, чья жизненная траектория навсегда поменялась под действием песен «Гражданской обороны», — должен был приступить к работе над книгой вместе с Егором Летовым в 2008 году. Планам помешала смерть главного героя. За прошедшие 13 лет Летов стал, как и хотел, фольклорным персонажем, разойдясь на цитаты, лозунги и мемы: на его наследие претендуют люди самых разных политических взглядов и личных убеждений, его поклонникам нет числа, как и интерпретациям его песен.
«Значит, ураган» предлагает взгляд с близкой дистанции и ответы из первых рук; это книга о личных отношениях с ГО и ее вожаком, а заодно и об истории любви и ненависти постсоветского мира к неуклюжему человеку в очках. Отношения с природой и соседями в Омске, союз с Эдуардом Лимоновым, предчувствие смерти, первые зарубежные гастроли, вещества, футбол, революция, непрерывный поиск вдохновения и твердая манера управлять коллективом. На страницах книги Семеляка Летов предстает живым человеком: смешным, буйным и неразгаданным.
Книга небольшая по объему, но многослойная и глубокая.
Первый слой – история жизни… Нет, не Егора Летова, а самого Максима Семеляка. В 1989-м он обнаружил на кассете с каким-то обычным русским роком минутный фрагмент песни «Моя оборона». Этот пронизывающий гитарный скрежет, этот могучий голос, эти пронзительные строчки про ломтик июльского неба – всё вместе произвело на скромного девятиклассника из Подмосковья решающий эффект.
Вся его дальнейшая жизнь, включая университетские времена, первые сексуальные переживания и наступление профессиональной зрелости, прошли под летовским флагом, прожиты в предложенной музыкантом системе координат. Автор откровенно признается, что не завел детей во многом под влиянием песен мятежного сибирца, но не винит его в этом, а пытается разобраться. В каком-то смысле жанр книги можно определить как роман воспитания, но лишь отчасти.
Следующий пласт – истории о Летове. Семеляк не пересказывает биографию музыканта, а скачет по разным ее моментам, свободно переходя от детства в Омске к национал-большевизму девяностых, от бешеных гастролей в СССР в конце восьмидесятых – к поездкам в США в нулевые годы. В книге звучат разные голоса: вдовы Летова, игравших с ним музыкантов, организовывавших его концерты промоутеров, случайных и неслучайных собутыльников. Все они травят о Летове байки – зачастую довольно смешные, иногда печальные, временами пугающие.
Читатель узнает, например, о том, как с Летовым мечтал познакомиться лидер «Сектора газа» Юрий Хой (1964–2000): в лицо он кумира не знал, песни производили впечатление, что исполняет их семижильный сибирский богатырь. В итоге Хой не смог скрыть разочарования, увидев перед собой худенького парня в очках. Вот другая история – про то, как Летов в одиночку записывал дома свои первые альбомы, и звук барабанов было слышно на весь район.
Из всего этого складывается живой портрет, отличный от привычного летовского образа. Есть иконическое фото музыканта – в круглых черных очках за колючей проволокой. В книге же рассказывается история этого снимка: Летов с друзьями, среди которых был фотограф, просто гуляли по Омску и веселились от души.
Но книга не исчерпывается воспоминаниями Семеляка и разного рода историями: автор глубоко закапывается в творчество Летова, в его стихи. В его стихию. Будучи человеком впечатляюще широкого кругозора, Семеляк анализирует летовские строки, его философию и жизненные перипетии с точки зрения разных философов, и даже умудряется попутно каламбурить – «Кьеркегор – Кьерк-Егор».
В своих размышлениях автор ищет и находит ответы на ключевые вопросы о летовском творчестве. Откуда взялись бесконечные перечислительные ряды в его песнях? Почему его творчество напрочь лишено эротизма? Почему он пел «Я всегда буду против», и против чего конкретно он был? Почему он так много пел о суициде, но сам с собой не покончил? Почему музыка звучит так сурово и неприветливо? Откуда в нем столько ярости? Зачем Летов связался с национал-большевиками? Почему его одинаково любят интеллигенты и гопники? О чем на самом деле были его последние песни? Зачем снятся сны? Кому на этом свете жить хорошо? Как платил Незнайка за свои вопросы? Кому нужен ломтик июльского неба?
Есть ощущение, что чем громче Летов кричал, тем больше стремился скрыть. Крик и панк – это метод, заклинание, стиль, если угодно. За отвлекающим маневром мифотворческого рыка таились недосказанность и тишина над убитой весной. Желание вызвать огонь на себя и одновременно исчезнуть. Многие его песни – это буквальные заклинания развоплощения (суицид в данном случае просто одна из метафор). Нас нет. Не оставляю следов на снегу. Без меня. Я иллюзорен со всех сторон. Я летаю снаружи всех измерений. Суть летовского творчества, как мне кажется, - это исчезновение в проявлении. И то, что многие принимали за терновый венец, было скорее шапкой-невидимкой. Так он ходил по московским улицам, глубоко надвинув на глаза бейсболку, стараясь быть неузнанным.
Егор Летов и Максим Семеляк
Читать книгу будет интересно. Во-первых, у автора прекрасный афористический слог. Во-вторых, это рассказ не только о Летове и Семеляке, но и о целом поколении. В-третьих, интересны сами рассуждения автора.
Наконец, это история о столкновении человека с искусством настолько большим, что кардинально меняется траектория его судьбы, вся его жизнь. А значит, ураган, значит, напролом.
Рецензия Галины Юзефович
Книга Максима Семеляка «Значит, ураган» не столько биография лидера «Гражданской обороны», сколько описание целого поколения, к которому он принадлежал и на которое повлиял своим творчеством.
Поздаголовок «Егор Летов: опыт лирического исследования», предпосланный автором, с одной стороны необходим и оправдан (в конце концов, это и правда книга о Егоре Летове), а с другой создает определенные риски: с таким подзаголовком «Значит, ураган» имеет все шансы попасть в книжном магазине на полку с биографиями музыкантов, а оттуда – прямиком в руки поклонников группы «Гражданская оборона». Меж тем, в действительности книга Максима Семеляка обращается, как принято писать в аннотациях, к самой широкой аудитории и, пожалуй, именно фанаты Летова могут счесть ее разочаровывающе малоинформативной. Хоть фигура лидера «ГрОб» и выполняет роль смыслового центра, вокруг этого самого центра вращается, дышит и живет довольно пестрая, разнообразная и зачастую лишь косвенным образом с ним связанная вселенная. История Егора Летова в том виде, в каком ее понимает Семеляк, оборачивается историей целого поколения – причем не столько того, к которому музыкант принадлежал сам, сколько того, судьбу которого непоправимо изменил.
Судьба самого Максима Семеляка непоправимо изменилась в 1989 году, когда на кассете с записью какого-то вполне конвенционального русского рока он, интеллигентный девятиклассник из Орехово-Борисова, обнаружил безымянную «дописку» – минуту, на протяжении которой кто-то неведомый стенал о «своей обороне» и «солнечном зайчике». Схожую историю знакомства с творчеством Летова рассказывает в книге кинокритик Станислав Ф. Ростоцкий, один из собеседников Семеляка: тот узнал название группы «Гражданская оборона» из случайно оброненной фразы в телепередаче «50 на 50», а песни ее впервые услышал в виде бонус-трека на кассете с альбомом совершенно другой группы. Вообще, это полупризрачное существование — в виде анонимных «дописок», любительских перепевок в переходах, упоминаний впроброс, квартирных концертов, — характерно для «Гражданской обороны» второй половины 1980-х: зыбкое время, когда одна эпоха уже закончилась, а другая еще не началась, диктовало соответствующий формат бытия, балансирующий на стыке безвестности и легенды.
С этой знаменательной встречи вся жизнь Максима Семеляка оказывается прочно зарифмована с творческой траекторией Летова: и первые неловкие сексуальные опыты, и юношеские интеллектуальные искания, и зрелый профессиональный успех происходят, если так можно выразиться, под аккомпанемент Летовской музыки. На смену почтительному обожанию издали приходит личное знакомство, приятельство, почти дружба (собственно, изначально Семеляк планировал писать книгу не о Летове, но вместе с ним – замыслу помешала смерть героя), но на протяжении всего отпущенного ему времени лидер «Гражданской обороны» остается для автора своеобразным косяком, на котором тот зарубками отмечает динамику собственного роста.
При подобном описании может показаться, что «Значит, ураган» – нечто вроде нашумевшей пару лет назад книжки английского журналиста Саймона Кричли «Боуи», в которой автор прочувствованно рассказывал о том влиянии, которое Дэвид Боуи оказал на его взгляды, вкусы и судьбу. Отчасти элемент персональности, почти мемуарности в книге Семеляка присутствует, но все же цель ее совершенно в другом. И автор, и его собеседники (среди которых журналисты, музыканты, просто приятели и знакомые Летова разных лет), пытаясь объяснить Летова, объясняют на практике не столько самих себя, сколько что-то важное и очень глобальное про Россию, свободу – внешнюю и внутреннюю, и про тех еще, в общем, нестарых людей, которым довелось пережить на своем веку не два даже, а куда больше глобальных временных сломов.
Как Летов – диссидент, нон-конформист, жертва карательной советской психиатрии, либерал и самый свободный голос эпохи перестройки – мог после распада Союза так стремительно перекинуться в лагерь охранителей, примкнуть к национал-большевикам, поддерживать Лимонова и Проханова, петь на митинге коммунистического движения Виктора Анпилова «Трудовая Россия»? Семеляк берет на себя смелость не то, чтобы одобрить эту диковинную метаморфозу, но вписать ее в общую траекторию интеллектуальной жизни эпохи, находя ей одновременно и индивидуальное, очень личное, и глобальное обоснование. Человеческий, специфически Летовский аспект он описывает так:
Общее ощущение той переломной поры было схожим – дверь в постсоветское будущее уже была приоткрыта. Все, кому надо, прошли в проем и стали обживаться, притворив за собой. Летов же принципиально остался на пороге и стал оглушительно хлопать этой самой дверью туда-сюда, пытаясь доказать, что, во-первых, она открывается в обе стороны, а во-вторых, все дело непосредственно в ней, в пороговой точке перехода.
Именно это желание остаться на границе, сохранить для себя оба мира – и ушедший, и нарождающийся, и побуждает Летова примкнуть к тем, кого он еще недавно полностью отвергал.
Егор Летов и Максим Семеляк
Однако, как показывает Максим Семеляк, в своем неожиданном выборе «темной стороны» Летов был не одинок. Первая половина девяностых – время, когда молодая интеллектуальная богема (в том числе те люди, которых сегодня ни в чем подобном не заподозришь) едва ли не поголовно увлекалась разного рода правой – чтоб не сказать нацистской – эзотерикой, и нацболы с их причудливой метафизикой, надетой поверх радикальных политических лозунгов, выглядели выбором не то, чтобы вовсе диким.
Почему Летов – интеллектуал, строгий схимник, концептуальный и сложный поэт – стал иконой гопоты, ломающей на его концертах кресла (а иногда и носы)? Как вышло, что в огненно-страстной лирике «Гражданской обороны» полностью отсутствует один тип энергии – эротический? Как Летов, человек принципиально внеположный любой системе и структуре, пережил легкое оглянцевение нулевых годов XXI века и вписался в их относительные сытость, безопасность и комфорт? Отвечая на каждый из этих вопросов, Семеляк неизменно находит точку пересечения общего и уникального, в одной отдельно взятой судьбе прозревая и выкристаллизовывая опыт и порывы целого поколения, причем выбирает для этого безупречно яркую, афористичную, отточенную форму – такую, что некоторые пассажи из его книги хочется выписывать или читать вслух друзьям.
Источник: Культура Екатеринбурга
А в Национальной библиотеке есть уникальное издание 1994 года – «Русское поле экспериментов» (всего 1 экземпляр!).
Книга представляет собой сборник стихов (местами прозы) трех сибирских рок-поэтов: Егора Летова (1964–2008), Яны Дягилевой (1966–1991) и Константина «Кузьмы УО» Рябинова (1964–2020). Это первое посмертное издание наследия Янки, включающее почти все её стихи и тексты песен. Отличается большим количеством опечаток, низким качеством печати (особенно фотографий) и отсутствием каких-либо подписей к фото.
Его можно взять, потрогать, ощутить дыхание эпохи. Приятно держать в руках книгу, от которой веет историей. Зачитанную, потрепанную временем, с пометками и приписками читателей…
Читайте также:
