Андрей Битов представил книгу в доме, где был Пушкин счастлив.
Свою новую книгу «Арион. От Михайловского до Болдинской осени» Андрей Битов представил в Мемориальной квартире Пушкина на Арбате – в единственном сохранившемся московском доме, где Александр Сергеевич не просто гостил, но жил и был счастлив. С молчаливого благословения поэта и многочисленных его друзей и приятелей, застывших на старинных холстах почетным караулом Золотого века, вечер обернулся философским разговором – о вечности и таланте, о наследии и наследниках Пушкина, о свободе и роли поэта в жизни каждого из нас.
Начинать знакомство с «Арионом» – сборником в разное время писаных «пушкинских» эссе – лучше с послесловия. Оно тут совершенно невероятное, весьма далекое от академизма, да что уж там – абсолютно хулиганское, но в то же время расставляющее все по своим местам – свет, тень, акценты – и мягко вводящее в довольно сложное пространство книги. По форме – фельетон, по сути – умное и тонкое размышление об истоках и особенностях битовской «пушкинианы», о взаимоотношениях АБ и АП, о скрещениях и переплетениях их судеб. Писатель Шариков – так величает себя на этих страницах автор послесловия, журналист и кинокритик Наталья Серивля – называет сборник «лихорадочным односторонним выяснением отношений, битвой, запалом», а на деле – «публицистическим, исследовательским, с недюжинными открытиями, игривым, гневным, сдержанным, “разнузданным” доказательством одной единственной мысли: Пушкин не хотел умирать!».
После такой «инструкции по применению» «Арион» читается под особым углом, ведь теперь понятно, что в нем искать. Пушкин, каким видит его Андрей Битов, мало похож на бронзовый памятник. Нет, это человек, мечтающий о свободе, о том, чтобы вырваться «за флажки», скованный то царским надзором, то холерным карантином, заточенный в столице без права уехать даже в собственную деревню. При этом человек «утроенный», за одну лишь первую свою Болдинскую осень успевший написать столько, сколько другому, пусть даже весьма одаренному, и за три земных срока не сдюжить.
«Арион» – это не только биографические зарисовки, но и анализ стихов, черновиков, даже рисунков и заметок на полях. Но не литературоведческий, а литературный, не научный, а писательский. Попытка одного художника расшифровать тайные знаки и символы, завещанные ему другим. Недаром, когда в финале встречи Битова спросили, что бы он сказал Александру Сергеевичу, если бы прямо сейчас распахнулись двери и поэт вошел в собственную гостиную, Андрей Георгиевич вспомнил пушкинскую зарисовку, посвященную встрече с Кюхельбекером в Луге в октябре 1827 года.
– Помните, там была такая строчка: «Мы кинулись друг другу в объятия»?! Так и тут: войди сюда Пушкин, к чему были бы слова?
О чувстве юмора
Чувство юмора – это возможность свободы, которая была объявлена Пушкиным. Его этот внутренний смех никогда не покидал. Пушкин потому и дожил до наших дней, что все его тексты читаются как живые.
О званиях и чинах
В литературе нет, и не может быть званий! Не великие, не замечательные, не выдающиеся, не грандиозные, а просто живые люди – я предпочитаю думать о классиках именно так. Гений – это изначально мелкое божество второго ряда и нечего с ним носится. Для меня само это слово связано исключительно с «культом личности». А то выстроили политбюро из русской литературы, и все перестали ее читать! Но Пушкин – это ведь не Ленин. «Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум», – а о какой свободе можно говорить, когда мы начинаем старательно заковывать поэтов в ранжиры оценок.
О правилах чтения
Пушкин – это единый, непрерывный текст. Преподавая в Америке, предложил студентам прочитать его целиком, с конца и до самых первых строк. Почему так? Просто мне захотелось не хоронить его, а воскресить.
А вообще тексты любого писателя, каждого из нас, можно свести к тире. Тому самому, что стоит между датами жизни.
О поэтах
Поэты не бывают плохими людьми. Это ложь, что личность может разойтись с текстом. Точно так же, как поэты не бывают неверующими. Но вера – это не церковь, точно так же, как литература – не школьный предмет. Вера заключена в самом слове. Погружение в него и дает высшее знание. Именно потому единственным продолжателем Пушкина считаю Владимира Даля. Это ему умирающий Пушкин указал в бреду на книжные полки: пойдем, пойдем, выше, выше, выше. Даль воспринял этот призыв буквально и создал великое произведение – свой «Толковый словарь живого великорусского языка».
О наследниках
Однажды в руки Сергея Есенина попала посвященная Пушкину анкета. Вопросы были примерно такие: «Что дал Пушкин русской литературе и кого считать его наследником?». Ответы не подразумевали оригинальности, но этот уверенный в себе молодой поэт и прямодушный крестьянин сумел вывести идеальную формулу: «Строго говоря, никакого продолжения у Пушкина не было, и до сих пор нет. У него был один ученик – и тот Лермонтов. Ведь чтобы постичь Пушкина, надо с самого начала обладать недюжинным талантом».
О писателях и читателях
Откуда произошел писатель? Из читателя, прочитавшего правильную книжку.
О шифрах судьбы
Люблю составлять анаграммы из имен и фамилий. Если переставить буквы в имени и фамилии Пушкина, получатся «душа» и «пушинка». Михаил Лермонтов – это «храм» и «молитва». И еще «миллион», что вполне объяснимо, ведь он действительно получил колоссальное наследство от Пушкина. Как и Владимир Даль, из которого можно выкроить «миллиард». А Андрей Битов – «бандит» и «бритва», «война» и «битва». Все эти шифровки пахнут судьбой…
Источник: Российская газета
