1 июля 1899 года, пребывая с коротким визитом в Уэльсе, американский фольклорист, этнограф, знаток и большой поклонник славянских языков Джеремия Кэртин – выпускник Гарварда, ученик самого Френсиса Джеймса Чайльда (американца, чьи заслуги перед английским языком не превзошел ни один англичанин) – начал переводить «увлекательный и поучительный роман “Аргонавты”, описывающий жизнь в Польше». Об авторе «Аргонавтов» он упомянул в дневнике очень коротко: дескать, пишет, потому что не может не писать, и это написанное, составившее уже сорок томов, затрагивает самые важные проблемы того мира, который автора окружает. «Она подает правду в точности такой, какой ее видит», – заключил мистер Кэртин об Элизе Ожешко, чьими «Аргонавтами» был пленен.
Параллельно «Аргонавтам» Кэртин переводит «Фараон» Пруса и нервничает, что нет у него до сих пор «Крестоносцев» Сенкевича. Переводя по несколько десятков страниц в день (однажды дошло до 52!), в полном смысле как одержимый, он имеет в своем «производстве» сразу несколько крупных вещей, а при этом еще жаждет большего.
Но не следует думать, что знание множества языков обеспечивает естественность переложения с одного из них, пусть даже самого любимого, что высокая работоспособность, прилежность и увлеченность гарантируют переводчику защиту воссоздаваемого им текста от «буквальности» – верности букве оригинала, а не его настроению, духу.
Сенкевич в исполнении Кэртина признан «унылым» – не столь красочным, как он есть. К тому же, в переводах его произведений допущено много неточностей и ошибок, включая, к примеру, «диковинную» передачу имен героев, а еще – «странный иностранный тон». Это заприметили многие критики и того, и нашего времени – от Эдмунда Уильяма Госсе до Гарольда Бернара Сегеля. А ведь переводились шедевры. До «Крестоносцев» в английском изложении появились «Огнем и мечом» и «Quo Vadis». Хотя сам Сенкевич работой Кэртина остался доволен: «Я могу только пожелать, чтобы вы и никто другой переводили все, что я пишу». Удивительно, что один лишь факт перевода и возможности его публикации действует на авторов, даже маститых, так впечатляюще, что они готовы не замечать в переводе никаких недостатков, рискуя наработанной славой, заслуженным именем, которое, какими буквами и в какой стране его ни прописывай, продолжает сопровождать их творения.
И Прус у Кэртина оказался не Прусом, и даже в буквальном смысле: мало того, что текст был сильно преобразован и существенно сокращен, так еще и выпущен под другим заголовком и с настоящим именем автора – Александр Гловацкий. К слову, и в мемуарах у Кэртина Болеслав Прус почему-то неизменно Гловацкий. Но в тот майский день 1900 года, когда Прус подписал документ о разрешении издавать английский перевод «Фараона», он прислал на адрес своего переводчика (очень скоро, уже спустя час) роскошный букет гиацинтов и роз в сопровождении карточки «Мадам Кэртин от Пруса».
Справедливости ради надо учесть, что переводы в то время редко оказывались безукоризненными (если они таковыми вообще могут быть), и это заставляло издателей печатать одни и те же произведения по второму и третьему разу – реабилитироваться после неудачных версий другими, более качественными. По крайней мере, именно так поступали издатели Российский империи, и именно по этой причине, а не по каким-то другим неуверенные в себе переводчики (или неуверенные в них редакторы) подписывали публикации не фамилиями, а только инициалами. Сколько таких И.М., В.М.Л., Гл. и прочих встречается на страницах российских газет и журналов позапрошлого века. К слову, здесь стоит сказать о русских переводах произведений Элизы Ожешко: вопреки распространенному мнению, они случались довольно часто. Так часто, что оставшееся непереведенным (из довольно многочисленного наследия) легко можно сосчитать, а у переведенного есть разные версии, вышедшие под разными заголовками. К примеру, «Гекуба» из цикла «Gloria victis», посвященного восстанию 1863 года, выходила не меньше трех раз: и как «Гекуба» (в переводах и О. Вишневской, и Е. и И. Леонтьевых), и как «Мать и дочь» (в переводе Я. Данилина). Ее «Аскетка» издавалась и как «Подвижница», ее «Дикарка» имела и заголовок «Два полюса», «Австралиец» был еще «Искрой Божией», а «Дзюрдзи» переименовывались в связи с переводом на русский не меньше трех раз. Последний пример иллюстрирует нередкие случаи разнообразия не только переводов одного произведения, но и его интерпретаций. В издании толстовского «Посредника» повесть «Дзюрдзи» вышла под названием «Колдунья» и с существенными изменениями. «Намъ кажется, что редакція поступила вполнѣ правильно, выбросивъ сцену суда и сказавъ о наказаніи, постигшемъ убійцъ, всего нѣсколько словъ въ заключеніи: вниманіе читателя, особенно мало развитого, не будетъ обращено на вопросъ о юридической наказуемости подобныхъ преступленій, а сосредоточится, главнымъ образомъ, на оцѣнкѣ ихъ съ точки зрѣнія общественно-нравственной», – писалось в журнале «Міръ Божій» в 1898 году. В одно время с выходом в «Посреднике» история «ведьмы» Петруси (кстати, «Ведьма» – это еще один заголовок русскоязычных «Дзюрдзей») попала в «Читальню Народной Школы», но уже с другим заголовком – «Тяжкій грѣхъ» – и снова с изменениями, о которых сообщается в той же публикации журнала «Міръ Божій»: «Въ этомъ изданіи оставлена сцена суда, нѣсколько измѣнены имена дѣйствующихъ лицъ и разсказъ переданъ по-русски гораздо болѣе грубымъ языкомъ, чѣмъ въ изданіи “Посредника”». Вот вам наглядный пример того, как вольно обходились редакторы прошлого с текстами даже известных писателей. Заметим, что все это проделывалось без авторского участия.
Но вернемся к переводу «Аргонавтов» для публикации в США.
Сенкевича и Пруса Джеремия Кэртин переводил с подачи Августа Роберта Вольфа, одного из совладельцев варшавского издательства «Gebethner & Wolff», уже к тому времени легендарного. Нет сомнений, что Элиза Ожешко, постоянная «клиентка» этого издательства, попала под внимание американского слависта благодаря ему же, Роберту Вольфу. Обидно только, что современные источники общего доступа подают Джеремию Кертина как человека, который с польского переводил Сенкевича и Пруса, но упускают Ожешко. С другой стороны, ее «Аргонавты» – это, конечно, не «Quo Vadis» и не «Фараон», Кэртину стоило выбрать для перевода какое-нибудь другое произведение. К примеру, роман «Над Неманом», целые страницы которого некоторые европейцы умудрялись знать наизусть. Так, по крайней мере, было с одной шведкой, жительницей Упсалы. Но возвращаемся к «Аргонавтам».
Джеремия Кэртин
История бездушного, зацикленного на одной лишь работе мультимиллионера, часто и подолгу пребывающего в поездках за «золотым руном», и его страдающей от этого семьи, история, с подачи которой критики и исследователи возьмут на вооружение термин «аргонавтизм», наверняка была предложена Кэртину по причине упоминания в ней Соединенных Штатов Америки и всемирной выставки в Чикаго, на которую собираются попасть герои. Да и само произведение выделяется в ряду написанного Элизой Ожешко: оно очень сильно отдаляется от наднеманских хат и салонов Онгрода или Варшавы, и хоть есть в нем несчастья обездоленных (по-своему) и безумства прожигателей жизни, но есть и нечто обратное. В нем есть некий крен как раз таки в американскую сторону, есть то, что обнаруживается, к примеру, у Драйзера, который тогда только начинается как прозаик, – погоня героя за материальным успехом и положением в обществе. В «Аргонавтах» Элизы Ожешко есть титан-финансист, в определенном смысле и стоик, и гений, приведший свою семью к настоящей трагедии. И стиль «Аргонавтов» особенный – рубленый, четкий, без «фирменной» ожешкинской нарочитости описаний и утонченной иронии. Иными словами, такой, который не мог не привлечь заокеанского переводчика. К слову, перевод «Аргонавтов» стал вторым по счету случаем, когда произведение Элизы Ожешко готовилось пересечь Атлантический океан. Незадолго до этого, в 1898-м, в Нью-Йорке вышел ее роман «Меир Эзофович» – переведенная на английский язык Изой Янг история из жизни евреев.
Однако мы оставили без объяснения термин «аргонавтизм». Вернемся к нему, это важно. Самым конкретным образом (не так, как в отдельных предыдущих творениях, а гораздо сильнее и ярче) Элиза Ожешко обращает здесь читательское внимание на явление по сути извечное, но проступившее, ставшее особенно очевидным (или сменившим ориентир) в ее время. Аргонавтизм – это поход на чужбину за золотым руном, но не тем, которое означает, по мнению прославившихся философов, поиск Бога, святой Грааль, а за тем, которое всего-навсего выгода, легкая доля.
«Аргонавты» – вещь не такая уж крупная, но Кэртин об этом еще не знает. Произведение выходит в польскоязычной прессе частями, и переводить его приходится «по крупицам». Он будет очень разочарован, когда эта история внезапно закончится, и пожалеет, что больше нет возможности ее переводить.
Осенью 1899-го Кэртин с женой-секретарем в очередной раз прибыл в Варшаву, «очаровательную даже и в непогоду». Тогда-то и закончился (для него – оборвался) текст «Аргонавтов». Потом мистер Кэртин отбывает в Лондон, оттуда отплывает в Нью-Йорк, и это оказывается его 20-м по счету пересечением океана. Гражданин мира Джеремия Кэртин напоминает челнок, тот самый «Арго», только в качестве золотого руна добывает он для Америки литературные достижения европейцев.
Весна 1900-го снова проходит в Варшаве. 17 мая Сенкевич и его переводчик фотографируются на память, а на следующий день в нью-йоркское издательство «Little, Brown and company» (существующее с XVIII века поныне) от Джеремии Кэртина поступает последняя глава переведенных уже «Крестоносцев». Поистине, работоспособность на грани фантастики. Как у Алойзы Дарвида из «Аргонавтов», который «не унаследовал миллионы, но заработал их своей собственной волей и железным трудом и с тех пор продолжал работать над их умножением». Энергия и трудолюбие этого героя Элизы Ожешко наверняка увлекали и вдохновляли мистера Кэртина. Для истинного американца дело – прежде всего, это «словно вода для рыбы: стихия, дающая свободу и блаженство».
23 мая чета Кэртинов отправилась на Варшавский железнодорожный вокзал, отмечая восхитительную свежесть утреннего воздуха, парящего по-над Вислой.
«Нашей первой остановкой был Гродно», – запишет мистер Кэртин в дневнике. «Чтобы встретиться с Ожешко, автором “Аргонавтов”», – продолжит он, но тут же эту тему и завершит, и необычно. «Гродно – провинциальный город, – отметит он уже в следующем предложении, – разбросанный и очень неопрятный. У Ожешко есть симпатичный маленький дом недалеко от сосновой рощи».
Интересно он характеризует древесное окружение самого знаменитого в Гродно маленького серого дома. Сосны! А Ожешко жаловалась, что по крыше ее «хаты» (у нее всегда «хата») стучат каштаны, а когда уезжала куда-то надолго, очень скучала по кленам…
Телеграмму от Кэртина Ожешко получила 21 мая. «Телеграмма от Кэртина, больна, отказала», – написала она в своем дневнике. Запись от 22 и 23 мая – общая, одна на два дня: «В постели». Стиль дневника Элизы Ожешко поклонников ее творчества, привыкших к кружевам предложений, вьющихся из абзаца в абзац, может шокировать, но он вот такой. Под отметкой «24 мая» у нее вписано столь же коротко: «Встала. На крыльце». 1900 год был для Ожешко одним из самых «болезненных»: и физически, и психологически она была очень слаба, и ничего удивительного нет в том, что 23 мая она не смогла принять переводчика, а переводчик ничего не написал о деталях визита к ней.
А 12 сентября 1901 года в Бристоле он закончит написание предисловия к своему переводу ее «Аргонавтов». Переводчик назовет автора произведения величайшей писательницей и мыслительницей славянского мира, человеком редких интеллектуальных способностей, наблюдателем «с невероятно тонким восприятием изучаемых ею типов мужчин, и женщин, и трудностей, с которыми им приходится воевать».
«Настоящее важно для всех народов, а будущее – сплошная загадка, – писал он. – Для славян это особенно очевидно. К социальным проблемам у одних присоединяется расовая вражда, а у других – неприязнь, идущая из глубин истории. И когда у славян появляется сильный писатель, к прошлому ли он обращается или к настоящему, он имеет под рукой то, через что заставляет весь мир себя слушать. Это уже демонстрировали Сенкевич, Толстой, Достоевский и Гоголь. Этот том представляет собой перевод книги, которую следует читать с большим удовольствием».
Перечитаем два последних предложения, соотнесем их с тем, что им предшествует, – и поймем, что даже собственному тексту Джеремии Кэртина свойственен «странный тон», явно требующий «перевода». Он хотел сказать, что Сенкевич, Толстой, Достоевский и Гоголь, являясь сильными писателями, уже заставили мир себя слушать, а теперь англоязычному читателю предлагается познакомиться с еще одним представителем славянской литературы, чье произведение, публикуемое в книге, которую этот читатель, мол, держит в руках, заслуживает не меньшего внимания и принесет не меньшее удовольствие, чем произведения вышеупомянутых авторов.
Парой коротких абзацев Кэртин анализирует произведение. Безумие героя, Алойзы Дарвида, он приписывает пренебрежению долгом и даже просто обязанностями, которые надо исполнять каждый день. А пренебрежение деньгами, по его справедливой оценке, губит другого героя, Артура Краницкого, превращая его в паразита, чью жизнь вынуждена поддерживать прислуга. Судя по этим словам, большое действительно заметнее на расстоянии: Кэртин понял Ожешко намного скорей, чем ее соотечественники, если сумел в одно предложение вместить сразу три позиции, относящиеся к ключевым в мировоззрении Элизы Ожешко. Тема долга полноводной рекой протекала сквозь все ее творчество, вбирая в себя по каплям слезы несчастного мира. Тема паразитизма в ее сочинениях занимает особое место и требует особенного разбора, что и должно быть сделано, и будет когда-нибудь сделано непременно и в полном объеме. А тема финансового благополучия поднималась ею и в жизни, и в творчестве так, что ее пониманию капитализма, труда и денег иные писатели даже и нашего века могут завидовать. «Правильное использование богатства, правильное направление труда – вот главные вопросы нашего времени и не только в Америке», – чисто по-американски заключает мистер Кэртин.
Издательство «Сharles scribner's sons», опубликовавшее книгу Элизы Ожешко в США
Книгу Элизы Ожешко «The Argonauts», вышедшую в 1901 году в Нью-Йорке в издательстве «Сharles scribner's sons», расположенном на Пятой авеню, переводчик сопроводил посвящением: «To madame Eliza Orzeszko from Jeremiah Curtin with best wishes. Bristol Wesmont United State of America Octobre 15 1901». Особенно же трогает концовка американского предисловия: «Друзья посоветовали мадам Ожешко посетить нашу страну и изучить ее, наведать огромный деловой центр Чикаго, самый активный город на земле, и Нью-Йорк, великую столицу финансов. Если она к нам приедет, она увидит многое, что возбудит ее мысль. Что она увидит? Что мы умеем зарабатывать деньги и правильно их использовать? Что бы она ни увидела, это будет, несомненно, что-то поистине ценное, что-то, что можно сравнить с европейским, что-то, что напомнит историю, описанную ею в этой книге».
Вероятней всего, она так никогда и не встретилась со своим американским переводчиком. А он так и не получил возможность разглядеть в ее соснах докучливые каштаны и симпатичные клены…
А что же качество перевода? Сумел ли Кэртин избежать тех ошибок, которые сопровождали другие его переводы? Он переводил Ожешко, Пруса и Сенкевича в одно время, стало быть, ответ очевиден. Однако «The Argonauts» 1901 года спустя 120 лет легко отыскать в библиотеках Соединенных Штатов Америки, в том числе в Библиотеке Конгресса и библиотеках университетов – Калифорнийского, Мичиганского и в alma mater Кэртина, в Гарварде.
Титульный лист «Аргонавтов» из библиотеки Калифорнийского университета
Мы говорим о Кэртине как о персонаже далекого прошлого, которое якобы воскрешаем, извлекаем из памяти. На самом же деле фамилия эта известна и современным читателям: его «Легенды и мифы Ирландии» издавались буквально в прошлом году.
Та же история и с Ожешко: нам кажется, что ее творчество где-то в прошлом, но в ее «старосветских» романах обнаруживаются, как сегодня сказали бы, месседжи, словно припрятанные специально для нас. Проходят века, литературное творчество изменяет формат, но новое – это даже не хорошо забытое старое, это то, что забыть невозможно.
Творчество Элизы Ожешко в прошлое не уйдет: и масштаб не позволит, и задачи она как писательница ставила перед собой не в пример многим прочим, и просто есть на земле справедливость, расставляющая все по местам. Нам надо это понять, оторвав, наконец, образ нашей великой писательницы от наших же стереотипов, согласно которым успех и сопровождающая его известность есть некое высшее достижение, которое одни путают с заслугой, а другие воспринимают как превосходство. Честолюбие – самообман. А Элиза Ожешко писала, что ей неважно, будет или не будет плод ее деятельности обсуждаться агрономами в их душных кабинетах. Главным для нее было то, что ей было что сеять…
Автор: Светлана Вотинова.
В начале публикации – портрет Элизы Ожешко времени написания «Аргонавтов», 1900 год.
Читайте также:
