Что будет, если один из самых известных итальянских писателей задумается, какие сны могли бы увидеть другие творцы – из разных эпох и разных стран?
Будет книга. Вот эта книга Антонио Табукки, которая, благодаря усилиям переводчицы Ольги Колос, зазвучала по-белорусски.
От концепции такого оживления исторических личностей немного веет абсурдными миниатюрами Хармса о классиках русской литературы. Однако итальянский писатель, привнося в свои романы литературный контекст, преследует другие цели – узнать «начныя маршруты думак» разных авторов. То есть изучить психологию творчества.
Сама структура этого небольшого сборника прозы особенная. В кратком вступлении сам А. Табукки признается, что ему всегда хотелось изучить сны любимых творцов. А изучать сны – значит пытаться их объяснить. Неслучайно, думаю, ряд известных имен замыкает Зигмунд Фрейд – «толкователь сновидений», согласно Табукки.
Снам, построенным автором для известных исторических личностей, всегда можно подобрать толкование – зная творчество того или иного автора или особенности его биографии. Однако писатель также приводит краткую информацию о каждом из тех, кому «снился сон в этой книге», с особым акцентом на тех деталях биографии, которые могут дать читателю ключ к прочтению сновидения.
Для автора книги, как мне кажется, этот цикл новелл был попыткой «подключиться» к сновидениям самого главного для него автора – португальца Фернандо Пессоа, исследованиям которого А. Табукки посвятил 20 лет своей жизни. Сам Пессоа, который, кстати, активно практиковал литературную игру и гетеронимы (или, скорее, альтер эго?), в своем сне встречает собственный псевдоним. А тот в разговоре с Пессоа описывает себя так:
– Я самая глыбінная ваша частка. Самая цьмяная частка. І таму я ваш настаўнік.
Творчество, таким образом, в трактовке А. Табукки представляется некоей глубинной прослойкой человеческой психики, и каждый сон – как окно во внутренний мир, в переживания, мечты и страхи каждого из творцов. А в своих коротких зарисовках А. Табукки демонстрирует взаимосвязь между подсознанием (то есть стихией творчества, маркированной достижениями великого человека) и сознанием (собственно, личностью). Караваджо спит в объятиях проститутки и видит во сне Бога, Лорка просыпается от ударов жандармских прикладов в его дверь. В шатком мире сновидений сбываются невыполнимые желания творцов: например, Овидий торжественно возвращается в Рим, Тулуз-Лотрек обнимает недосягаемую возлюбленную, Дебюсси останавливает время. Чехов, Апулей и Рабле встречаются со своими персонажами, которые – в их собственном сознании – абсолютно реальны. Живы.
Перед читателем живыми предстают и центральные персонажи романов – создатели. Даже Дедал, с блужданий которого по Лабиринту начинается цикл сновидений, представлен автором наравне с другими вполне реальными личностями. Хотя в комментариях А. Табукки описывает этого человека как «архітэктара, першага авіятара і, мажліва, наш сон».
Сны и явь, физическая и психическая, художественная реальность смешиваются в неустойчивое единство. Дедал, возможно, «наш сон» (общий сон, миф, подсознание), но триада, описанная Фрейдом, существует в каждом из нас. Сновидения творцов были смыты волнами времени – но их творчество осталось живым. А в нем сохранились, словно отпечатки древних рептилий в песчанике, и их души. Все их переживания, надежды и ночные кошмары, боль и счастье.
Эпиграф из древней китайской песни, открывающей сборник, гласит: «пад міндальным дрэвам тваёй жанчыны, калі жнівеньскі маладзік уздымецца над хатай, можаш сніць, на пацеху багам, сны іншага». Под миндальным деревом Артюр Рембо отдыхает перед любовными играми, и возлюбленные являются к творцам, как призрак Беатриче к Алигьери. Луна, это ночное солнце, освещает сны, возрождает любовь. Эмоциональная составляющая, сильная в подсознании человека, просачивается в каждое сновидение, и многие предметы приобретают двусмысленность, становятся символами. Причем символами фрейдистского толка: А. Табукки довольно активно использует работы Фрейда по толкованию снов и зашифровывает в иллюзорном мире сновидений и факты биографии, и личностную специфику своих героев.
У каждого свои предпочтения, поэтому для меня особенно интересно было увидеть авторскую «реконструкцию» сознания Владимира Маяковского. В новелле апрель 1930 года (последний месяц жизни поэта, как отмечает А. Табукки), и сон, который создает автор для Маяковского, кажется, из тех кошмаров, которые повторяются из ночи в ночь. Очарованный стремительностью метро, Маяковский называет себя «ўсяго толькі воблакам у штанах». Навязчивое желание мыть руки, преследовавшее Маяковского и в реальной жизни (после смерти отца он стал гермофобом), окрашено общей тревогой советских тридцатых годов. И вот Маяковского (во сне) задерживают для «кантрольнага вобыску», приводят в театрализованный суд, запихивают в непомерную желтую кофту и отправляют в путешествие на паровозе. За окнами поэт видит «неабсяжныя палі і раўніны, дзе знясіленыя мужчыны і жанчыны ляжалі з калодкамі на запясцях».
Маяковский, который едет, подхваченный двигателем системы, попавший в ловушку роли «рупора эпохи», страдает, чувствуя свою личную причастность к преступлениям той же системы, которая одела его в «желтую кофту». Однако «паровоз революции» тащит его за собой, не оставляя возможности выйти из замкнутого круга, уйти, избавившись от «гучных, хвалебных, напышлівых вершаў».
«І тады Уладзімір Маякоўскі прачнуўся і пайшоў мыць рукі».
Вот #такое_чытво.
Отыскать книги поможет электронный каталог Национальной библиотеки Беларуси.
Давайте читать вместе!
Материал подготовлен отделом сопровождения интернет-портала.
